Очерки и рассказы Леонида Вертеля– члена Союза писателей России, страстного охотника и рыбака.

ОСЕННЯЯ ГРУСТЬ

Однажды в детстве, увидев в небе стаю диких гусей, я спросил у бабушки – а домашние могут с ними улететь? Конечно, могут, – ответила она – но им на это время подрезают крылья и закрывают в сараи. Бабушка пошутила, а я поверил. Вера эта жила во мне долго и, кажется, до конца так и не умерла. А в те времена, заметив гусиный клин, я пристально всматривался, надеясь отыскать в цепочках хоть одну белую птицу, такую, каких встречал почти каждый день на лугу. Но гуси над головой летели серые, похожие друг на друга, как две капли воды, а мне становилось жалко запертых.
И все-таки однажды, уже будучи взрослым, я увидел чудо – белых птиц в гусиных шеренгах, но об этом чуть позже.
В начале октября у нас на севере с первыми заморозками, серебрящими поникшую от дождей траву, приходит время деревьям ронять листву: золотую березам, огненно-красную – осинам, побуревшую, но все еще зеленую – ольшаникам.
Предрассветным утром, когда мороз еще бодрствует, а ветер не проснулся, сухие листья отрываются и кружат поодиночке. Глаза успевают подхватить их налету и проводить до самой земли, где они внезапно растворяются в пестрой лесной подстилке, среди мхов, хвои и пожухлой травы.
Но вот встало солнце, добавив огня в крону высокой старой осины. Листья на ее макушке нехотя шевельнулись, что-то прошептали друг другу и снова замерли. Через минуту ожили, задвигались сильнее, и вот уже вся крона, приветствуя рождение нового дня, весело затрепетала маленькими флажками.
За осинами проснулись березы, сначала на высоких холмах и косогорах, а потом и в распадках, весь лес разбуженно зашумел и посыпались, посыпались разноцветные листья сказочным снегопадом.
Осенние краски в природе радуют глаз, но никогда почему-то в эту пору нам не бывает весело: душа смиренно притихает и грустит о безвозвратно ушедших звонких днях лета. Как скоротечно все! Вот он только что был июльский зной с сенокосом, с бестолковыми надоедными оводами и куда все подевалось? Куда улетучилось? Воистину лето кануло в Лету, другого лучшего объяснения и не придумать.
А в октябре над просветленным лесом, над порыжевшими клюквенными болотами, над синевой озер и рек уже звучат прощальные крики отлетающих птичьих караванов.
Мне невероятно повезло: над моим лесным домом оказалась одна из самых мощных в Европе пролетных трасс. За четверть века я проводил глазами тысячи гусиных и лебединых косяков, но всякий раз, только услышу в поднебесье гусиный гогот или далекие клики лебединой стаи, бросаю все и бегу за биноклем. А потом смотрю, смотрю на красивых птиц и, кажется, улетаю вместе с ними. Сколько раз пытался докопаться, почему душе в эти минуты бывает так сладко и тоскливо, и не могу понять. Может быть все оттого, что когда-то мы сами были большими вольными птицами, и небо было нашей стихией, но за какие-то грехи нам подрезали крылья и заперли в сараи?
Некоторые стаи, появившись из-за кромки дальнего леса и увидев озеро, начинают громко кричать, сбиваясь в беспорядочную птичью толпу, и я догадываюсь, что птицы устали и подбивают вожака сделать отдых. Увы, почти всегда умудренный опытом вожак, зная о неблизком пути, проявляет характер и заставляет птиц лететь дальше.
Но иногда, правда очень редко, стая все-таки садится на озеро. Делают это только лебеди. В такие дни, когда белые красавцы, тихо переговариваясь, кормятся на заросших травой отмелях, у меня наступает праздник. Все шумные работы прекращаются, лодка томится на берегу, а я живу только желанными гостями и втайне горжусь собой, не кто-нибудь, а дикие лебеди доверились.
Что заставляет стаю сделать явно незапланированную остановку, мне неведомо, но не было случая, чтобы они задержались менее чем на сутки. Я уже порой начинаю привыкать к их присутствию, и они уже не так настороженно косятся на дом, как вдруг поутру ухо доносит необычно громкий птичий разговор, и по сердцу побегает холодок: я уже знаю - этот гомон перед отлетом. Снова берусь за бинокль и прощаюсь со сказкой.
Грациозные птицы, повинуясь команде вожака, выстраиваются на воде клином на встречу ветру. Вожак первым разбегается, отрывается от воды, а за ним поднимаются  все остальные. Над лесомптицы делают плавный разворот в обратном направлении, ловят попутный ветер и, набирая высоту, ложатся на курс.
Не отрывая глаз от бинокля, шепчу им: «В добрый путь! Прилетайте еще». И долго потом, вспоминая «дружеский визит» лебединой стаи, думаю: ничем ведь я их не напугал, не потревожил, может быть, им понравилось и они еще остановятся здесь. Но как же узнать, что это те же самые лебеди?
А сейчас пришло время вспомнить об удивительном случае, свидетелем которого мне довелось стать.
Было ясное с угасающим заморозком утро. Ветер еще не разгулялся, хотя по небу с северо-востока довольно быстро неслись редкие облака. Это лучшие дни для пролета. Часам к десяти гуси шли косяк за косяком. В одной стае было так много птиц, что я сбился со счета, гусиные цепи все время рвались, птицы перемещались, перестраивались и, насчитав свыше двухсот голов, пришлось отказаться от подсчета, путешественников было явно за триста. Я опустил бинокль и вдруг увидел, что немного в стороне идет гусиный клин, а в середине одной из цепочек летят пять белых птиц! Я не поверил своим глазам, лихорадочно начал искать их в бинокль и, когда нашел, убедился - в гусином строю летели лебеди, по-особому величаво поднимая и опуская крылья.
Но как же так? У них ведь разный язык. Это была загадка, а через две недели она еще усложнилась: я увидел лебединую стаю, ведомую тремя гусями. Один летел на месте вожака, а двумя другими начинались левая и правая цепочки.
Неведома мне разгадка этих чудес природы, хотя многое ли мы по-настоящему о ней знаем?
За окном уже третий день сыплет мелкий дождь. Земля так напиталась влагой, что потеряла все свои запахи и краски. Кусты и деревья понуро стоят мертвей декорацией к ежегодному спектаклю «Поздняя осень». Лишь молодая стройная береза, вымахавшая за последние годы выше дома, оживляя картину, светится в сумерках белым стволом. Но и она, раздетая, без единого листочка, плачет слезинками, стекающими с каждой ее веточки, и, кажется, просит, чтобы ее пожалели. И я жалею ее. Я говорю ей: «Потерпи, красавица. Все преходяще в этом мире. И осень тоже».